— Я тебе говорю! — подчеркнула Юлька. — Я в таких вещах НИКОГДА не ошибаюсь!
— Я тоже не ошибаюсь! — подумала про себя. — Но ничего такого не видела.
После этого сообщения Ирочка стала так кокетничать с Антоном, что становилось противно.
— Антон, — говорила она детским наигранным голосом. — Ну, что ты мне подкинул? Я так и остаться могу!
Они сидели рядом, и, когда он шутил, Ирочка развязно хохотала и откидывала голову назад.
О, боже! Думала я про себя. Так парней не завлекают! Во всяком случае, ненадолго!
Я старалась определить степень увлеченности Антона. Он ей интересовался, но во взгляде на Ирочку не было и половины того, что содержалось во взгляде Геры на меня.
Когда парни пересели, Рома случайно оказался рядом со мной, Герино лицо при этом выразило что-то страшное:
— Как? Кто? Почему не я?
И следующие пятнадцать минут Гера делал завуалированные, но постоянные попытки согнать Рому с места. А Рома не понимал! Отнекивался, говорил «потом». Я старалась не улыбаться при этом, изображая полную наивность.
Когда Рома все же вышел, Гера в ту же секунду оказался рядом со мной, но сделал это с таким серьезным и нарочито естественным выражением лица, что мне потребовалось собрать все силы, чтобы не рассмеяться. Конечно, я тут совсем ни при чем!
Гера сел ко мне настолько плотно, что почти не оставил места. Мне стало неприятно, словно он лишал меня свободы, блокировал доступ ко мне всем и вся. Я отодвинулась к окну, оставляя между нами как можно больше пространства. Его действия настораживали, но Гера больше ничего не предпринимал и даже не поворачивал голову в мою сторону.
Я расслабилась и, рассматривая его, снова заметила, что он не может выносить мой взгляд. Когда он его чувствовал, то напрягался, погружался в карты и ни на миллиметр не двигал головой в мою сторону.
Внешности Геры, которую старалась разглядеть и понять, я не могла дать ни одного определения. Ей не подходили слова «симпатичный» и «милый», но и «некрасивый», «уродливый» тоже. Темные, коротко подстриженные, волнистые волосы, челка, прямая линия рта, губы не тонкие и не пухлые, неброские брови, среднего размера глаза, обычный нос. Все это сочеталось и не то, чтобы идеально, и не то, чтобы плохо.
Если бы Гера не обладал странным и загадочным стремлением ко мне, я бы никогда не обратила на него внимание.
* * *
— Знаешь, что я придумала! — мама заглянула в мою комнату. — А не приехать ли Саше к нам?
У меня внутри от радости аж все подпрыгнуло.
— И я уже с ним поговорила!
Внутри все похолодело.
— Я сказала: «Саша, а ты не хочешь к нам приехать?»
— И что он?
— Он засмеялся и сказал: «Можно».
Пронесся ураган мыслей. Офигеть! Саша будет в моей комнате? Я покажу ему свой класс? Я буду ходить с ним по улице?
— Да ладно! Его тетя Тоня не отпустит, — поспешила разочаровать мама. — Она так за него боится.
Но мои мечты уже не остановить. О, если бы я привела в класс Сашу, девчонки бы обступили его со всех сторон, задавали бы вопросы, он бы отвечал, смеялся, и ямочки играли на щеках. Мне бы завидовали все! Я бы сама себе завидовала!
Потом мы бы пошли гулять. Саша бы не ориентировался, выглядел непонимающим, я бы взяла его за руку, потянула вперед, обернулась через плечо и засмеялась. Мы пошли бы туда, где старые дома. Я бы много болтала, рассказывая, что знаю о поселке, а так как ничего не знаю, то придумывала бы на ходу. В этот день нас бы видели ВСЕ!
А потом бы мы поехали на дачу. Я бы показала недостроенный третий этаж и любимую поляну в лесу.
Но Сашу ко мне не отпустили. Тетя Тоня сказала категоричное «нет», а мама не стала настаивать.
* * *
Вечером, во время большой остановки, все выбежали на улицу, а я осталась. Достала дневник, но не успела написать и пары строк, как в проходе тут же появились Антон и Гера.
Смутились.
— Мы пришли играть в карты, — объяснил Антон.
— Девчонки на улице, — вежливо ответила им, как будто сама не могла их интересовать. — Но они скоро вернутся.
Мне было абсолютно все равно, останутся они или уйдут. Если останутся — хорошо, мне будет интересней в их компании, если нет — смогу что-нибудь записать.
Антон с Герой секунду подумали, но все же прошли и сели. Я постаралась закончить фразу.
— А что ты пишешь? — спросил Антон.
— Дневник, — ответила несколько удивленно, и в голову не могло прийти, что Антон может спросить об этом.
— И о чем же ты пишешь?
Я улыбнулась. Вообще-то, писала о нем. Как подсела вчера, спросила, не помнит ли.
— О чем думаю, о том и пишу! — засмеялась.
Антон больше не приставал. Они с Герой залезли на верхние полки и начали о чем-то болтать. Но писать я уже не могла, внутри проснулась тревога, что и этот дневник будет однажды украден. Я перевернула страницу и замалевала имя Громова, если эти записи будут прочитаны, хотя бы о нем никто не догадается. Спрятала дневник, подсела к окну и стала слушать парней.
Они говорили о чем-то своем, о каких-то кассетах или приборах. А за окном темно, фонари и такие… характерные вокзальные звуки.
— Почему ты такая грустная? — вдруг спросил меня Антон.
Грустная? Я удивилась.
— Не знаю, никто же не развлекает! — постаралась придать себе веселость.
— Теперь мы с Жорой будем тебя развлекать!
Я воодушевилась.
Первые пять минут они еще обращались ко мне, что-то спрашивали, но потом снова чем-то увлеклись и забыли. Антон, умно рассуждая, объяснял что-то Гере, а тот смотрел на него с уважением и чуть ли не всем телом впитывал информацию. Почему-то я почувствовала недостаток под названием «женский пол». «Сколько бы ты чего-то ни изучала, ты всегда будешь глупее мужчин». А ведь я все прошлое лето потратила на компьютеры, и знала о них все от программного обеспечения до «железа».
Я перестала улыбаться и делать вид, что мне интересно. Конечно, они не обязаны меня развлекать, но и я не обязана изображать радость.
— Что-то ты опять невеселая, — заметил Антон.
— Ага, — отозвалась просто, даже не улыбнувшись.
Антон слез с полки:
— Пусть тебя пока Жорик развлекает, — распорядился он и вышел.
Я тут же залезла на место Антона, высунула голову в окно и почувствовала волнение. Если с парнями невозможно разговаривать, то их хотя бы можно чувствовать! Нельзя отрицать тот факт, что Гере я нравлюсь. Интересно, с чего он опять начнет разговор.
Мне хотелось чего-то волнующего, чего-то берущего за душу, хотелось каких-нибудь признаний, от которых бы сердце останавливалось…
